Когда разговор, как это обыкновенно скоро случается, зашел о вере, я услышал о необыкновенном, о чуде, которое недавно произошло в Воркуте. Истинно, там с нами был Господь! И готовность, с которой мне рассказали об этом, не дает усомниться в том, что Бог не оставил ни страну за железным занавесом, ни умы и сердца народа.
«В ноябре того года, 1950-го, как раз после нашего прибытия, в лагерь доставили трех монахинь, приговоренных к тяжелым работам. Многие тысячи заключенных женщин в Воркуте не работали в шахтах, но выполняли другую трудную работу, и монахинь послали на кирпичный завод, продукцией которого снабжали весь север России.
Когда они впервые прибыли на завод, сказали мастеру, что работа на коммунистический режим для них как работа на диавола, а поскольку они служительницы Божии, то распоряжениям мастера подчиняться не будут, несмотря ни на какие угрозы.
Лишенные своих монашеских одежд, монахини считали веру своей броней. Они готовы были к любым испытаниям ради выполнения своего обета и наказание встретили мужественно. Их перевели на голодный паек из черного хлеба и жидкого супа. На этом пайке они содержались день за днем, но каждое утро, когда им приказывали выходить на завод или в глиняный карьер, или на иную тяжелую работу, они отказывались. Их отказ означал, конечно, усиление наказаний. Разозленный их твердостью и боясь, что их пример подействует на других подневольных рабочих, комендант приказал надеть на них так называемые смирительные рубашки. Кисти рук были связаны у них за спиной, а потом веревка, которой были связаны запястья, опущена вниз и крепко связана вокруг лодыжек. Таким образом, плечи у них тянуло назад и вниз, причиняя мучительную боль. То же со ступнями.
Монахини извивались от боли, но не издавали ни звука. Потом комендант приказал облить их водой, чтобы веревки разбухли и давили еще сильнее; он ожидал, что они будут кричать от боли. Но они лишь тихо стонали, а вскоре потеряли сознание. Веревки сняли, монахинь привели в чувство; через какое-то время снова связали, и они снова скоро потеряли сознание. Их мучили более двух часов, но дальше пытку не посмели продолжать: кровообращение у них было нарушено, и они были близки к смерти. Коммунистическому режиму нужны были там рабы, а не полуживые люди. Их привезли в далекую Воркуту не для того, чтобы убить. Советскому правительству требовался уголь. Подневольные работники были расходным материалом, их использовали, насколько у них хватало сил. И задачей коменданта было заставить их работать.
Наконец, комендант решил, что с этим надо кончать. Или монахини станут работать, или он вынужден будет обречь их на смерть. Он приказал, чтобы их снова назначили на работу, а если откажутся, поставить их на холм и оставить там стоять неподвижно весь день на пронизывающем ветру ранней полярной зимы и смотреть, как работают другие женщины. И эта пытка постигла их. К вечеру видно было, что они стоят там на коленях, и охранники пошли на холм, ожидая найти их замерзшими, но они оказались вполне живыми и теплыми.
Тогда, чтобы они сильнее замерзли на свирепом ветру, комендант приказал отобрать у них шапки и варежки. Весь восьмичасовой рабочий день они стояли на коленях на продуваемом ветрами холме и молились. Внизу, в карьере, женщины, отбивающие куски глины для кирпичного завода, жестоко страдали от холода. Многие жаловались, что у них замерзают ноги, хотя обувь должна была быть достаточно теплой. Когда вечером другая смена охранников пошла увести монахинь с холма, думали, что у них отморожены уши, руки и ноги. Но оказалось, что те ни мало не пострадали. И в следующий день они вновь простояли восемь часов на коленях на ветру, при минусовой температуре – без шапок и перчаток. И опять не было никаких обморожений, они по-прежнему сохраняли свою решимость отказываться от работ. И в третий день их опять вывели на мороз, на этот раз и без шарфов.
К этому времени слух о происходящем распространился по всем воркутинским лагерям. Когда в конце третьего дня, выдавшегося самым холодным, их доставили в барак вновь без малейших признаков обморожения, пошли разговоры о чуде Божием. Во всей Воркуте лишь об этом и говорили. Даже всякое повидавшие милиционеры из других подразделений под разными предлогами приходили, чтобы хоть украдкой взглянуть на три фигуры на холме. Женщины, работающие в карьере, крестились и с большим волнением шептали молитвы. Даже комендант серьезно волновался. Хотя он и не был верующим, но, по крайней мере, несколько суеверным и понимал, что видит присутствие силы, неподвластной земной силе.
К четвертому дню сами охранники начали бояться неземной силы, которой, казалось, обладали эти монахини, и наотрез отказались трогать их и делать с ними что-нибудь. Сам комендант побоялся вновь приказать идти им снова на холм. Им больше не мешали молиться и сняли с голодного пайка. Когда я уезжал из Воркуты четыре года спустя, эти монахини были все еще при том кирпичном заводе, и ни одна из них ни дня не проработала на коммунистический режим. К ним относились с благоговейным страхом и уважением. Охране были даны инструкции не трогать их и не беспокоить. Они сами готовили себе еду и даже шили себе одежду. Совершали свои религиозные обряды, и, виделось, в душе у них был мир и покой. Хотя они пребывали узницами, но духовно были свободны. Никто в Советском Союзе не имел такой свободы вероисповедания, как они.
Я не могу описать, что сотворил их пример для обращения в веру тысяч узников и охранников в Воркуте. Позднее, когда у меня была возможность, работая в раздевалке для милиционеров, говорить с некоторыми из закоснелых коммунистов о религии, все они говорили о чуде монахинь.